Квитанция - Страница 3

К оглавлению

3

- Послушайте! - смело сказала она, останавливаясь. - Вы как смеете говорить дерзости?

- Чего бормочешь! - прикрикнули на него некоторые из артельщиков, нашел время галдеть!

- Да, - настойчиво болтал нравоучитель. - Коли родишь, так не бросай! А то только бы хвостом повертеть? Нет, шалишь!

Вот и поплачь, матушка, ничего!

- Перестань, дурак! - закричали сочувствующие бедной женщине люди.

Дурак не перестал бормотать, и это бормотанье как будто приковало ноги девушки к земле: она не трогалась с места и гневно смотрела на удалявшегося дурака.

- Пойдемте! - сказал я. - Может быть, поезд еще не ушел.

Она пошла, но слова нежданного дурака, очевидно, ошеломили ее, и она, сделав два-три шага быстрых и стремительных, вдруг замедлила походку и, продолжая рыдать, говорила гневно и медленно:

- Скверный! Чтоб я бросила ребенка... Что я, собака?

Я бросила! Когда мне кормить нечем? Чем я буду кормить?

Опять градом льются ее слезы, и мы быстро идем вперед.

И вдруг опять остановка.

- Кабы у меня были родные или кто-нибудь на свете...

У меня никого нет! Я сирота! Каждый год у нас родит кухарка, и все ребята живы... Девять рублей получает, платит в деревню...

И все живы... А я?

Горькие слезы.

- ...Я еще и в мастерицы не вышла... Скверный какой!..

Я бы его нашла потом! Их в деревню отдают... Бросила ребенка!

Подлец эдакой! Я бы нашла его...

- Пойдемте, пойдемте, пожалуйста! - говорил я.

Она опять побежала и опять остановилась:

- Я одна кругом. Он тоже копейки не имеет... ученик...

Меня с шести лет мучают работой... У меня даже своего лоскута нет... Ведь за них казна платит, как же мне быть?.. Я бы уж нашла его!.. У меня у самой молока было ужасть! Двух бы прокормила! дурак эдакой, невежа! Вся рубашка молоком-то...

Чем я виновата? Всем можно родить, а мне нельзя? Гадкий какой дурак, бессовестный!.. Теперь и не найтить моего мальчика!.. Ах, милый мой! Голубчик мой! Пойдемте, ради бога, скорее!

До самого вокзала она неслась как ветер, и платок поминутно мелькал около ее лица.

- Опоздали? - впопыхах спросили мы у татарина в буфете, сказав, зачем мы пришли.

- Да, - проговорил он, поглядев на круглые часы, - сейчас уйдет!

- Что ж? - сказал я, - теперь уж, право, нечего!..

Она стояла неподвижно. Я взял ее под локоть, привел к скамейке и посадил. Она отвернулась от меня, как-то перевесилась через ручку деревянного дивана и молча, не говоря ни слова, предалась своему безграничному горю. Туго застегнутый, "аккуратный" хозяйский дипломат дрожал под истерическим дрожанием всего ее тела.

- Голубчик! - чуть-чуть шептала она... - Прощай! Прощай, ангельчик мой!

И будто поцелуи слышались тихие...

Я сидел около нее недвижно и боялся дохнуть.

III

Помню, что она ушла с опухшим лицом, но не забыла задернуть его кусочком вуальки и вообще постаралась принять, насколько в ней хватало силы, обычный вид белошвейки, опять тип той самой, которую всякий видит в толпе с коробкой в руках.

- Ой, - сказала она сиплым шепотом, взглянув на часы, - одиннадцатый! Теперь полковница меня съест! Уж давно надо было быть! Ах, боже мой...

Толпа, схлынувшая с почтового поезда, поглотила ее "фигурку", ставшую опять "аккуратной"... Я просидел еще довольно долго, не смел тронуться с места под впечатлением чего-то ужасного. Наконец я встал со скамейки и пошел.

- Господин! - остановил меня сторож с бляхой. - Вот бумажку обронили!

Я взял бумажку: это была квитанция на принятие ребенка белошвейки.

А ведь она как целовала эту квитанцию-то! И теперь у нее ничего не осталось. Она опять должна девяносто девять частей жизни посвятить работе на хозяйку, заботам о полковнице, которая "выходит из себя", если на ней дурно "сидит", огорченью за неуспех этих полковниц из-за туалета, скорби хозяйки о недостатке средств на игру в карты - и только сотую часть своему материнскому делу, чувству, обязанности.

Так вот какие иногда многосложные вещи таятся в статистических дробях! Думаешь, думаешь над этими ноликами, делаешь разные вычисления, а нежданная слеза возьмет да все и запачкает!

3